Юрий Стоянов — о семейности «Вампиров средней полосы», легендарном «Городке» и бессмертии

— Третий сезон «Вампиров средней полосы», судя по словам создателей, финальный. Вы упоминали, что испытали грусть на съемках. По чему конкретно вы будете грустить?

— Несмотря на то что я много снимаюсь и снимался, так сложилось, что для зрителей этот сериал стал моей перезагрузкой. Они увидели меня таким, каким раньше не замечали. Думаю, дело в том, что я просто не загримирован, с зачесанными вперед волосами, без пудры и тона. Весь мой грим — наклеенные ногти. На площадке «Вампиров» я даже не помню, как выглядела гримерка: я там ни разу не был. Приходил на площадку, мне клеили ногти — и шел в кадр.

Эта история, в которой, начиная с Антона Маслова, менялись режиссеры, захватила большую часть моей жизни. Параллельно с «Вампирами», я, например, нигде не снимался, хотя предложений было немало. Но я не мог, поскольку придумал для своего героя недельную небритость — вплоть до третьего сезона с ней и ходил. У нас сложилась, скажем так, киносемья. Хотя в кино дружба складывается редко… Все сделано и придумано, чтобы ты чувствовал себя уютно, ведь на площадке твой временный дом. Но потом ты переезжаешь в другой дом.

В случае с «Вампирами» мы все сдружились по-настоящему, несмотря на то что это довольно многострадальный проект. Сначала меня сменил Миша Ефремов, потом с ним приключилась беда, и команда снова позвала меня. Со всем этим трудно прощаться — с этими ситуациями, которые стали уже не предлагаемыми обстоятельствами, а твоими личными, человеческими.

Дед Слава для меня очень легкий. Когда-то Борис Захава, ректор Щукинского училища, сказал, что артист на сцене испытывает только два подлинных чувства: ему либо нравится то, что он делает, либо не нравится. В первую очередь он именно это транслирует зрителям. То, что мы делали на площадке «Вампиров», нам очень нравилось. Честно говоря, не всегда в актерской профессии приходится делать то, что нравится, поэтому ты это ценишь.

— Вспоминается цитата Конфуция: «Найди себе дело по душе, и тебе не придется работать ни дня в своей жизни». Недавно встретил новую ее версию: «Выберите специальность, которая вам нравится, и вы не будете работать ни дня в своей жизни, потому что в этой области, скорее всего, нет вакансий».

— Ну это канон, да! (Смеется.) Применительно к тому, о чем я говорил, все абсолютно так!

— Не секрет, что тема бессмертия вновь актуальна. Вечную жизнь обсуждают даже государственные деятели, а в сериале фигурируют бессмертные вампиры. Как вы считаете, бессмертие — привилегия или все-таки проклятие?

— Это проклятие. Я много думал об этом внутри сериала. Если бы это не было заложено, я бы и не думал. Но это есть в сценарии — в том, как герои общаются внутри семьи. Бессмертие — страшная кара. Вмешаться в Промысел Божий и стать бессмертным — невероятная ноша. Но попытки понять это были и у Гете, и у многих других. Все эти бумажки, переданные Люциферу почему-то в обмен на душу. Интересно, не находите? Не в обмен на что-то иное — ты должен отдать именно душу.

Что происходит вокруг бессмертного? Ты хоронишь близких людей, умирают твои родственники и дети, они же смертны, а ты по-прежнему живешь. Еще один важный момент: бессмертным ты становишься, а не рождаешься. Становишься, когда превращаешься в вампира. 

В сериале у каждого из членов семьи есть какая-то особенность. Мой персонаж, например, умеет летать, кто-то насквозь видит людей, кто-то читает мысли, кто-то может остановить бегущего человека. Я придумал для себя, что мой герой уставший: он устал долго жить. За все эти годы никто из зрителей не задал мне один вопрос: если время для вампира ничего не значит, получается, что дед Слава уже стариком превратился в вампира?

Вот Жан, ему как было 40 лет в 1812 году, так и осталось 40. Все персонажи сериала остались такими, какими их застало перевоплощение. Мой же герой почему-то старый. Я очень доволен, что никто не спрашивал, потому что здесь нестыковка. Он такой, потому что артист Юрий Стоянов на момент съемок был такой! (Смеется.) Для меня было важно, что дед Слава — уставший человек, который тащит ношу тысячелетней жизни.

— Вы упомянули множество предложений, которые были и до, и во время съемок «Вампиров средней полосы». Если, например, в каком-нибудь проекте образ, который вам предстоит сыграть, сильно отличается от привычного амплуа, на основе чего вы решаете, заходить ли в съемки такого кино?

— Признаться, я только в такие проекты и стараюсь заходить. Воспринимаю это как вызов! Когда была программа «Городок», нас еще не снимали, поскольку боялись. Якобы мы будем тащить за собой вереницу сыгранных персонажей, создавать привычные ожидания у зрителя. Многих режиссеров это останавливало.

Сначала нас не снимали, потому что снимаемся в «Городке». Потом не снимали, потому что мы когда-то снимались в «Городке». Все это время было ощущение, что мы любим кино больше, чем оно любит нас. Поэтому мы придумали «Городок» как маленькое кино. Там я переиграл такое количество персонажей, что все время брала тоска. Думал: «Господи, какой хороший человек, но он живет всего 2–3 минуты для небольшой короткометражки». Никогда не называли это скетчами, ненавижу это слово! В наш лексикон оно вошло довольно поздно. Мы ориентировались на шикарные короткие метры, которые любили и знали, — на великолепное грузинское кино, на Чарли Чаплина.

Сейчас у меня появилась возможность одного хорошего человека растянуть на длину полного метра или сериала. Мне только это и интересно, хотя надо оставаться самим собой и там. Я это всегда воспринимаю как очень интересный вызов. Когда первые сезоны «Вампиров» прошли, у меня появилась одна роль — дед. Зрители теперь при встрече говорят: «Вы любимый артист моей бабушки». Спрашиваю: «Что, даже не мамы?» (Смеется.)

— Можно сказать, что сериал «Артист с большой дороги» — попытка растянуть некоторые близкие, дорогие для вас образы из «Городка»?

— Со стороны сценаристов это попытка позаимствовать образы из «Городка», поэксплуатировать их на длинной дистанции для большого сериала. В этом проекте я играю уже немолодую няню. Больше я женщин играть не буду никогда. Даже если будет второй сезон, я уже сказал сценаристам: «Девочек играть не будем, у меня и мальчики хорошо получаются».

— Когда я смотрел этот проект, то задавался вопросом, как он так без проблем вышел? Учитывая некоторые кейсы, связанные с законом, досматривал сезон и, честно говоря, радовался: «Окей, Стоянова еще можно переодеть в женщину».

— Вы знаете, вокруг «Городка» никаких подобных слухов не было. Надеюсь, что во мне считывалась многовековая театральная традиция. В шекспировском театре не было женщин, как их нет сегодня в японском театре кабуки. Женщин я ведь играл вынужденно. Нас было двое, одному [Илье Олейникову] категорически нельзя было срезать усы. 

Мы выходили на пике обсуждения темы трансвеститов, переодеваний и т.п. Все, о чем мы сейчас говорим, связано с дурным вкусом и кривляньем. Для меня сыграть женщину означало сыграть еще одну роль. Самый большой комплимент, когда тебе говорят: «Я даже не представляю на вашем месте никакую другую актрису». Поверьте, это очень серьезный комплимент. Но меня раньше это тяготило внутри «Городка» — эта необходимость играть бесконечное количество женщин. В этом смысле я точно должен быть в Книге рекордов Гиннесса! (Смеется.)

— Вернемся к вашему актерскому амплуа деда. Этим летом вышла комедия «На деревню дедушке», которая стала большим хитом. Насколько этот сюжет близок вам по духу?

— Там ведь какая история? Фильм снимал режиссер-дебютант [Влад Богуш]. До этого проекта он был крепким вторым режиссером. Это очень дефицитная профессия в кино, можно по пальцам пересчитать крутых вторых режиссеров в России. На нем всегда большой груз — организация площадки и съемочного процесса. У меня были серьезные опасения — заходил в эту скромную картину, положа руку на сердце, с мыслью, что если не получится, то никто не увидит.

Я никогда не играл людей, которые прожили всю жизнь в деревне. Я мог бы со своей благополучной физиономией сыграть пожилого риелтора или бизнесмена на пенсии. При этом мои корни все в деревне, мой отец — абсолютно деревенский человек, интеллигент в первом поколении. Поэтому мне было очень интересно это попробовать. Но в фильме была оговорка, что он сельский инженер, механизатор на пенсии.

После «На деревню дедушке» меня, например, снова начали узнавать дети. В этом кино самое главное — не сколько оно собрало, а когда. Лето же традиционно мертвый сезон.

— Да, основная часть семейной аудитории уезжает, и по логике в кинотеатрах зрителей должно быть меньше обычного.

— Конечно! Большое кино никогда не ставят на летний сезон. Честно говоря, очень рад за продюсеров. Если бы я был американским актером, были бы, наверное, роялти, но мне на это абсолютно пофиг. Я рад, что люди заработали, мне это по-человечески приятно. Да, в этом есть моя заслуга, есть доверие аудитории, раз люди тратили деньги на билеты. Но, если бы продюсеры не заработали, я был бы очень расстроен.

Но дальше-то началось! Помните, когда вышла первая спортивная драма, которая хорошо собрала, тут же началось: «Ребята, запускаем все спортивные драмы на свете», и пошел вал однотипных картин, одна тоскливее другой. 

— Да, несколько лет подряд выходили.

— Сейчас по такой же схеме все оседлали сказки. Побежали скупать права и опционы у наследников и правообладателей, пишутся наперегонки сценарии. На первом месте бизнес! Есть, конечно, неплохие картины, но большинство… Теперь, после успеха «На деревню дедушке», покатится вал фильмов, в которых детей и подростков отправляют к дедушке или бабушке в деревню. Получается, я трендсеттер поневоле!

— Вы однажды рассказывали про искажение памяти. Когда мы начинаем рассказывать о событиях не так, как они на самом деле произошли, а так, как нам хочется, чтобы все думали.

— Да, например, рассказал актер один раз историю личную — видит, не прокатило. В следующий раз он в ней что-то приукрасил, получил реакцию — понравилось. Дальше для него эта версия становится правдой, которую он перепридумал.

— Похоже на механизм у стендап-комиков, когда они работают над новым материалом и проверяют, зашла ли шутка или нет.

— Есть у актеров одна общая штука со стендап-комиками: настоящий стендап всегда про себя, про то, что у тебя болит, про свою беду. Выходит на сцену девочка и говорит: «Ну сами понимаете, клички Красавица у меня никогда не было». Осознаете, сколько за этим боли? Десять лет издевательств в школе, четыре года шуток и приколов в институте, для того чтобы все это пережить и, смеясь, рассказать со сцены. Меня очень привлекает, когда это все про себя. В конечном счете и в кино играют отчасти про себя.

— Как вам в жизни и на площадке удается отличать искренность от подлога и приукрашивания?

— Когда-то Антон Павлович Чехов сказал: «Кто искренний, тот и прав». У меня на неискренность внутренний барометр срабатывает. Я фальшь резко чувствую. Думаю, что у большинства приличных артистов такое есть. Они поэтому многими любимы, поскольку умеют честно обманывать.

Это всегда некоторый обман, что ты делаешь, что играешь. Но, если делаешь это честно, люди чувствуют, неискренность видна. Она рождает наигрыш, отталкивает партнера. Но бывают, что плохие люди становятся замечательными артистами, потому что они искренние негодяи — и в жизни, и в кино! (Смеется.)

— Заметил, что у вас в карьере стало больше ролей в сериалах, нежели в полнометражном кино. С чем это связано?

— Да, есть такой крен. Но он потихоньку исправляется. Сегодня непростое время для полнометражного кино. Надеюсь, что в ближайшее время выйдут все проекты с моим участием, которые были намечены. Но и сериалы никуда не денутся: будут продолжения, новые сезоны. В целом оригинальных проектов становится меньше. Вы знаете наверняка, что стриминги сокращают количество новых запусков. Надеюсь, что будет второй сезон «Мамонтов», которые мне очень нравятся. Интересная, добрая, милая история, очень человеческая и актуальная, про наших стариков, которые учатся не быть обманутыми.

— Не так давно вы выпустили альбом авторских песен. У вас есть столярная мастерская. Вы часто выступаете на фестивальных церемониях как ведущий, а также пишете книги. Как вы сочетаете в себе столько всего?

— Книжка — результат всей прожитой жизни. Но я, конечно, не писатель, да и в целом не Леонардо да Винчи, который может себя по-разному проявлять и везде получать этот потрясающий комплимент — «талантливый человек талантлив во всем».

На гитаре я играю с 10 лет. Если бы я вам показал, сколько в комнате за моей спиной гитар, вы бы подумали, что я сумасшедший. Когда я был никому не нужен и абсолютно не востребован, то не терял уверенности в том, что все будет хорошо, — хотя это ожидание растянулось на десятилетия, — а гитара для меня была выходом в профессию. Я не отделял то, что пою и сочиняю. Не считал, что работаю в параллельном направлении. Все это — часть моей профессии.

Моя профессия остановилась во время пандемии. Я не представлял, как можно просто так сидеть и месяцами сходить с ума. За время пандемии я снимал коротыши «Стоянов на изоляции», которые выходили на ютубе. Там есть очень смешные истории. Все, что снято на телефон моей женой, потом показали на телеканале «Россия» в прайм-тайме.

Чтобы не сойти с ума, я оборудовал мастерскую в сарае. Купил необходимые станки, пилораму и другие небольшие приспособления. Начал заниматься деревяшками. Вы меня спросите: «Юрий Николаевич, когда вы делаете какую-то полочку или мастерите табуретку, о чем думаете?» Я бы ответил: «Ни о чем, Тимур, не думаю». Все это невероятный способ перезагрузки. 

— Хотел бы вернуться к «Городку», если вы не против. В 2027 году вашему коллеге и товарищу Илье Олейникову могло бы исполниться 80 лет.

— А вашему покорному слуге будет 70. Мы с Илюшей родились в один и тот же день, 10 июля, с разницей в десять лет.

— Вы часто упоминаете, что для вас очень важна память об Илье. Планируется ли какой-то проект с вашим участием к этой дате?

— В моей книжке «Игра в городки» очень много об Илье, о том, что я думаю об этом человеке, которому многим обязан. Я буду всегда о нем говорить, потому что сейчас даже студентам театрального института нужно объяснять, кто такие Иннокентий Смоктуновский, Олег Борисов, Евгений Лебедев, Павел Луспекаев и др. Когда великих людей вспоминаешь, тогда их помнят.

Я хотел бы снять наш портрет на фоне 1990-х. Назвал бы я его «Ах, как хочется вернуться…». Причем придумал я это задолго до того, как стали выходить ностальгические сериалы о популярных советских и российских музыкальных группах. Надеюсь, когда-нибудь это случится.

— Раз сегодня молодежи нужно объяснять, кто такой Смоктуновский, как вы думаете, чего не хватает молодым актерам?

— Есть ряд актеров, на фоне которых остальным много чего не хватает. У нас поколение совершенно потрясающих молодых артистов. Я им завидую белой завистью, что у них так рано все складывается. Смотрю работы Вани Янковского и Саши Петрова — это профессиональные, замечательные артисты. Даже в моем возрасте я вряд ли мог бы приблизиться к такому уровню органики и ремесла!

Потрясающий парень Антон Васильев! Я его впервые увидел на съемках «Человека у окна» Димы Месхиева. Это фильм, в котором я сыграл свою любимую роль. Считаю, что это лучшее, что я сделал в российском кинематографе. Во время съемок одной из сцен на заводе был парень, у которого в эпизоде не было ни слова. Я захожу в кадр в образе генерала милиции. У ребят начинается паника, у одного даже пот выступил реальный, человека начало колбасить. Я увидел в нем абсолютно животный страх без единого слова. Подошел к Диме и говорю: «Смотри, потрясающий парень, будет звездой!»

Но есть у молодых ребят одна чисто техническая вещь, которую я не могу пережить. Я даже обращался к фониатрам, попросил меня обследовать. 

Эта имитация органики, эта референсная хрипотца, подслушанная в Голливуде. Как они не понимают, что это выдает абсолютную профессиональную беспомощность? Актеры становятся рабами петли, которая запишет любой звук, будучи спрятанной под футболкой. Они это понимают, поэтому начинают говорить полушепотом. Это создает мнимое ощущение правды, а на самом деле чистой воды вранье и страх игры. Авось на органике куда-нибудь выскочим, но нет. Это незнание своей природы, боязнь ее проявить и непрофессионализм.

— Понимаю, что вы имеете в виду. Но есть другая крайность — театральные отыгрыши, которые невозможно переварить в кино.

— Именно! Это все та же беспомощность. Из этих двух зол многие выбирают первое, потому что оно не так коробит, как театральщина. Там человек ничего не играет, а здесь страшно переигрывает. Вы никогда не замечали, что смотрите на одного и того же артиста, но не понимаете, в каком именно сериале он играет?

— Бывало.

— Именно поэтому так и происходит. Вроде фильм идеально озвучен, прекрасно сделан звуковой мастеринг. Но в определенных сценах хочется сделать звук телевизора громче. Давайте подарим молодым актерам до хрена пультов от телевизоров!